День свершений - Страница 19


К оглавлению

19

Бруно еще что-то говорил, но Стэн уже не слушал. Так вот в чем дело, вот почему Лота на него так смотрела!!! Выходит, он сам, на собственном горбу. Радона на смерть уволок!

Стиснув зубы, Стэн затряс головой: тупица, болван, пень безмозглый — сунулся, просили его! Ведь угробил старика, как есть — угробил!

— Кончай башкой трясти! — бросил Бруно. — Сейчас не до переживаний!.. Решать надо, парень: с нами или как?..

Стэн вскочил на ноги, закусил губу. А его, значит, пожалели, прихватили с собой, как приблудную собачонку. Он-то, придурок, черт-те что вообразил, а они — из жалости!.. Как же теперь?! Неужто после этого — с ними?..

Он поднял голову, сразу наткнулся на взгляд Лоты: строгий, будто оценивающий. Что-то еще там было — такое, отчего у Стэна бешено стукнуло в груди, перехватило дыхание.

— Да! — почти выкрикнул он. — С вами!.. Заметил, как сразу потеплели глаза Лоты, смягчились черты лица. Почувствовал восторженный холодок: вместе!.. Что бы ни случилось — вместе! Он нужен ей…

Ну, ладно, — сказал Бруно, пряча трубку в нагрудный карман. Тогда — готовься. Сейчас кругачи здесь будут.

Стэн невольно вздрогнул, прислушался. Где-то недалеко отрывисто и зло лаяли собаки.

— А потом? — вырвалось у него. — Что — потом?

— Потом?.. — переспросил Бруно, поднимаясь. — А потом — мы сдадимся! Если они нас того, на шлепнут сдуру! Ясно?!

БРУНО

Вот уж не думал, что цел останусь!.. Очухался в каком-то фургоне трясучем. Лежу пластом, морда на грязных досках, а перед носом сапожищи солдатские. Дух от них — не передать! — видимо, от этой вони я и очнулся. Меж сапог приклады винтовочные приплясывают. Пол вверх-вниз ухает, трясет, мотор надрывается — везут куда-то!..

Чувствующие шевельнуться, спеленали по рукам-ногам, как колоду. Голова трещит, во рту горечь соленая, губ не разлепить. В общем, чисто разделали, чертово семя…

Ну, кое-как приподнял башку, оглядываюсь. Крытый брезентом фургон; из заляпанных окошечек — розоватый свет, рассвело, значит; вдоль обоих бортов — солдатня на скамьях. Десятка два, все в пятнистых робах, на плечах — черные кружки, знак ночной сферы. Черносферцы! Морды чугунные, на меня — ноль внимания. Дальше, ближе к кабине — Бруно с Лотой вповалку, как и я — связаны.

Скрипнул я зубами такая злость взяла! Решился, называется! Послушался этого долбака психованного. Вот, значит, в чем их великий план заключался: чтобы кругачи их сами в столицу доставили! С музыкой!..

Это уж точно — даже с плясками. До упаду! Живого места не оставили, сволочи! Это же надо догадаться: добровольно кругачам в плен?! — Но я-то хорош, поддался, не остановил, ну прямо затмение нашло, честное слово…

Тут швырять-трясти перестало, на ровную дорогу выбрались, шофер газу наддал. Значит, точно — в столицу везут!

В фургоне посветлело. Пригляделся я к солдатам, что ближе сидели ох, и рожи, один к одному, под стать Бруно! Черт знает, где их выращивают — амбал на амбале, от таких не уйдешь. Сидят истуканами, пялятся куда-то в брезент — земки стеклянные. Пьяные они все, что ли?..

Через некоторое время — тормозим. Снаружи голоса, крики. Брезент сзади откинулся, какой-то тип в офицерской форме в кузов заглядывает. Глянул, рукой машет? — «Пропустить!..» В столицу въезжаем, значит.

Ну, едем дальше. Вдруг, чувствую, кто-то меня со спины за веревки дергает. Изворачиваюсь: Бруно! Мать честная, сидит на полу и ножом мне веревки режет. Глянул я на солдата — хоть бы один бровью повел, будто не видят! А из глубины мне Лота рукой машет, она уже у окошка стоит, больную ногу поджав. Вроде даже подмигнула мне — ну, совсем, как Ян: мол, не дрейфь, парень!

У меня малость ум за разум зашел. Чего, это они? — бормочу и на солдат ношусь.

— А-а, — говорит Бруно, — не обращай внимания! Спят они…

Спрятал он лезвие, к окошку подался. Пригляделся я к солдатам — а ведь и в самом деле спят! Все до единого, с открытыми глазами, словно лунатики. Колдовство, не иначе!..

Хочу встать — ноги подламываются, совсем скис. Тут Бруно сует мне несколько горошинок, вроде тех, в Обители, и фляжку маленькую запить. Приложился я к горлышку — будто огня хватанул, все внутри запылало. В одно мгновение башка прояснилась, прямо звенит, а в теле ни боли, ни вялости; сил — горы бы своротил! Вот это напиточек, думаю, где ж они раньше-то были, для себя, что ли, Бруно берег?! Хотел еще хлебнуть, не дал мордатый: нельзя, говорит, больше — вредно!

Вскочил я — и к окошку. А там… Матерь божья, грузовик-то уже по главной столичной площади шпарит, вон и купол уже близко: белый-пребелый, будто яйцо, полсферы закрывает, шпиль над ним золотой в небо вонзается, конца аж и не видно! Все вокруг оранжевым светом залито: железные крыши многоэтажников, бесчисленные окна, асфальт площади — прямо пожар. Народищу — видимо-невидимо, чисто Вавилон! Толкотня, давка, гул, все куда-то прут, друг друга пихают… И военных тьма: конные, пешие, в разных формах, все вооружены, кое-где даже панцири храмовников сверкают.

Фургон наш сквозь толпу едва ползет, шофер сигнал оборвал. И едем мы прямиком к куполу, то есть к Храму Святой оси, и народ, между прочим, туда же стремится, только солдаты их сдерживают. Тут у меня, как говорится, прорезалось, даже кулаком себя по лбу двинул. Ну, конечно, ведь сегодня же праздник. День Первого свершения — самый что ни на есть великий праздник Семисферья! Скоро Чудо оси, Большие жертвоприношения, пророчества… Потому и народ!..

Оторвался я от окошка, гляжу — Лота ко мне ковыляет, за борта придерживается, солдат задевает. Те — как статуи, пялятся слепо: хоть ты их режь, хоть жги, все едино! М-да-а, знай наших! Лота меня за руку схватила и говорит:

19